Владимир Першанин - Танкист-штрафник [с иллюстрациями]

Будущая мама-теща смотрела на меня внимательно и ждала ответа.

— Так, — выдавил я.

Посмотрели бы на своего командира мои подчиненные! Я сидел и ежился, как нашкодивший мальчишка. Лена опустилась рядом на диван, положив голову мне на плечо. Под ее нарядным голубым халатиком не было ничего.

— Леша, все нормально, — поцеловала она меня в щеку. — Мама нас понимает.

В тот момент мне больше всего хотелось удрать домой. Наверное, такова трусливая сущность многих мужчин, даже прошедших войну. Но мне пришлось высидеть еще час, поговорить с ее матерью о нашем с Леной будущем. Упоминание о свадьбе и тот факт, что мы, оказывается, уже жених и невеста (совсем не из детской дразнилки), подействовали на меня, как ведро холодной воды.

Позже, вспоминая те эпизоды, я понял, что мать Лены, желая этого или нет, внесла в наши отношения трещину. Ее можно было понять. Неудачный первый брак Лены, боязнь, что дочь останется одинокой или бездетной после аборта. До войны она не воспринимала меня всерьез, но, наверное, многое изменилось, и сейчас она была не против, что я стану мужем ее дочери.

Лена мне нравилась. Может, больше того. Но я пока не представлял себя в роли мужа. Мне твердили, что война уже кончается, но я не понимал этого. Я еще жил войной, собирался вернуться в свою бригаду, добивать фрицев. Конечно, я хотел выжить, где-то в душе теснился страх, но я привычно отгонял его. Пробыв долгое время на фронте, я принимал войну как что-то постоянное в моей жизни и мало задумывался о том, что будет, когда она кончится. Кроме того, несколько случайных встреч-связей с женщинами на фронте тоже оставили свой след. Возможно, я слишком легковесно воспринимал тогда эту сторону жизни. Ладно, не буду пускаться в долгие рассуждения. Заканчивалась зима сорок пятого, и я жил, как мне казалось, очень далеко от войны.

Чем я занимался во время своего отпуска-лечения? Раз в неделю появлялся в госпитале, где мне прописывали процедуры, большинство из которых я не выполнял. Разрабатывал лишь левую руку, стараясь, чтобы ожоги не видела мама. Почти каждый вечер проводил вместе с Леной. Днем часто виделся с Женей Харламовым. После госпиталя он женился на девушке, с которой встречался еще до армии. Историю своей недолгой и неудачной женитьбы он рассказал мне, подсмеиваясь над самим собой:

— Людка за меня замуж выходила, словно подвиг совершала. В городской газете даже статью опубликовали. Вот, мол, верная девушка дождалась своего друга с фронта, и неважно, что он покалеченный. Ведь за Родину дрался, в бою пострадал. Комнату нам выделили, аж шестнадцать метров. Пенсия, хоть и слабенькая, но к ней карточки продуктовые, и завод немного помогал. А у меня тогда рана воспалилась. В госпиталях належался досыта, решил лечить ее дома. Сам понимаешь, воду кипятить, повязки, кровь, мазь и так далее. Как ни старался, а запах от раны идет. Ерунда, казалось бы, так?

— Конечно, ерунда.

— Нет, Леха, не такая и ерунда, а паршивое дело. Вечером в постель ложимся: любовь, ласки. Под утро порой засыпали, пока насытимся. Утром что? Ковыляй, разогревай воду, культю промывай. На простыне то кровь, то гной. Ну, это полбеды. Скучно со мной. В кино еще ходили, а как вечеринка или праздник — беда. Тоска зеленая и слезы. Да и заработков у меня тогда не было. Сидели на пшенке да перловом супчике с постным маслом. Я Людку не осуждаю. Праздники быстро кончаются, а моя культя и нищета долбаная — на всю жизнь. Я сам виноват. Надо было шевелиться, жизнь устраивать. У меня ведь техникум незаконченный был, всего один курс до диплома. А я прилепился вахтером на заводе и всем доволен.

Я знал, что Женя живет с беженкой из Брянска. Взял ее с ребенком, и второго ждут — на седьмом месяце жена ходит.

— Ну, сейчас-то ничего? — спросил я.

— А где в стране сейчас это «ничего»? — вопросом на вопрос отозвался Харламов. — Настя с пузом ходит, а работает наравне с другими на «железке». Полегче бы куда перевести, да все блатные места заняты. А с меня толку мало. Вахтером работаю да техникум пытаюсь закончить. С протезом никак не наладится, денек-другой похожу, потом отлеживаюсь. Не думай, что ною, жизнь все равно налаживается. Техникум одолею, в диспетчеры перевести обещают. На Мишу Липягу погляжу — тошно становится. Ему куда поменьше, чем мне, досталось, оклемался давно, а все шляется: я — герой, кровь мешками проливал, а вам стакана водки жалко.

Мне нравилось бывать вместе с Харламовым. Рассудительный и трезвый умом парень взрослел куда быстрее, чем я. Говорил так:

— Для тебя, Леха, война, считай, тоже кончилась. Привыкай к тому, что праздника впереди не будет. Сам видишь, как люди живут.

Я это видел. Меня в семье старались подкормить, лучшие куски подкладывали. А отец с матерью по утрам морковный чай пили с кусочком серого хлеба. На ужин бабушка варила большую кастрюлю жидкого пшенного или перлового супа, куда по счету бросала несколько ложек моей пайковой тушенки, или делала зажарку из черпачка постного масла и половинки луковицы.

Вся сытость от того, что варево горячее, и готовилось его много. Чтобы хоть количеством брюхо обмануть. Большинство людей в поселке хуже жили. Лошадиные головы на бойне покупали, из копыт холодец варили. Из разной шелухи пополам с травой лепешки пекли. Много такого было, что и говорить не хочется.

Женя Харламов жадно расспрашивал меня про войну. Ведь он видел лишь отступление, когда немцы верх брали. Качая головой, откровенно признавался:

— В сорок втором не про победу думали, а как живыми ноги унести. Меня, когда в тыл везли, по казачьим станицам бабы в новые юбки наряжались, немцев ждали. А я ведь неплохо начинал, через две недели обязанности командира роты исполнял. Комбат меня к ордену Красной Звезды представил. Я раз пять писал в разные инстанции. Как-то ответ пришел, что наградной лист на меня не поступал. А ты на Елене жениться собрался?

— Собрался, — ответил я. — А что?

— Ничего, — пожал плечами Харламов.

Мне показалось, что он недоговаривает. Возможно, у него имелось свое мнение насчет Лены. Но Женя никогда ничего худого про людей не говорил. Такая у него была привычка.

А моя тыловая жизнь закончилась неожиданно и быстро. В марте пришла похоронка на младшего братишку Саню. Он погиб в трижды проклятой Германии под городом Пенцих, спустя несколько дней после того, как ему исполнилось восемнадцать.

Я пришел в военкомат, где меня пытался отговорить знакомый капитан, заместитель военкома. Но я уже твердо решил. Ухожу на фронт.

Мама ходила сама не своя и не выпускала из рук похоронку. То плакала, то часами сидела, уставившись в одну точку. Отец после смен крепко выпивал и обращался ко мне с одним и тем же вопросом:

— Ну, как же это… Война, считай, кончилась, а Санька погиб. Ведь дите еще.

— Да не кончилась война! — в сердцах выкрикнул я. — Семьи каждый день похоронки получают. Возьми себя в руки.

Не вовремя сунулась Лена. Стала всех утешать, меня это раздражало. Через пару дней я прошел медицинскую комиссию, выкупил и принес домой полагающиеся продукты.

Сложно объяснить все причины, толкнувшие меня спустя месяц снова возвращаться на фронт. Главное, наверное, стало желание мстить за погибшего брата. Сыграла свою роль тягостная атмосфера, которая установилась в доме. Словно в одной из комнат лежал покойник, и его никак не могли похоронить. Утешать, успокаивать мать я уже был не в состоянии.

В какой-то степени сыграла свою роль и Лена. Она считала, что скоро все встанет на свои места (ведь я привык к смертям), мы будем снова встречаться, рано или поздно поженимся. Все это меня злило еще больше. Я уехал, наскоро попрощавшись с родными и оставив короткую записку Лене. На станцию меня провожал Женя Харламов.

— Береги себя, Лешка!

— Постараюсь.

Дней пять добирался до места назначения и был назначен в штаб корпуса 3-й Гвардейской танковой армии. Упрямо просил направить меня в действующие войска, но медики посчитали, что командовать танковым подразделением я не смогу. С месяц толкался в штабе. Помню, что настроение у всех было приподнятое. Много праздновали, получали награды. Смерть младшего братишки сделала меня замкнутым, угрюмым. Чего праздновать? Ведь смерть кругом. Это здесь, в штабе корпуса, уютно и чисто, а на переднем крае бои идут непрерывно и гибнут люди.

В конце концов, моя мрачная физиономия кому-то надоела, и очередной рапорт удовлетворили. Правда, попал я снова в штаб, но уже танковой бригады, то есть совсем рядом с передовой. Назначили офицером по особым поручениям.

Пятого мая 1945 года в Праге началось восстание. Нам объявили, что образован Чешский национальный совет, а немецким войскам, находящимся на территории города, предложена капитуляция. В течение 5 мая восставшим удалось добиться серьезных успехов. Однако немецкий гарнизон Праги составлял 40 тысяч солдат и офицеров. Против восставших были брошены войска группы «Центр». Тот самый недобитый «Центр», лихо маршировавший по России летом сорок первого. В городе завязались уличные бои, в которых перевес вскоре перешел на сторону нацистов. Над Прагой и населением города нависла угроза уничтожения.